Сейчас только второе ноября, а в городе уже лежит снег. И так пронизывающе холодно, что хочется замотаться самым теплым одеялом, надеть самые шерстяные носки и достать свой самый оленистый свитер.
Когда ездили в Польшу, то на Рождество мы попали в самый морозный мороз. Мы решили сходить на ночную службу, и только в церкви узнали, что она не отапливается от слова совсем. А для того, чтобы перекреститься, нужно было снять с себя перчатку. И я это понимала какой-то частью мозга, но долго сопротивлялась телом. Утром мы стали немного умнее и надели на себя ВСЮ одежду, которую привезли с собой. Зато путешествовали налегке
Поэтому глядя, как сегодня тетеньки спускаются в явно капроновых колготках в подземку, я вспоминала Крыницу, и подумала, как было бы хорошо сейчас очутиться среди снега, всего хрустящего и белого, с голубоватым оттенком, и катить себе с сопочки на лыжах. Впрочем, желания имеют свойства сбываться: к вечеру ну, не намело, но напорошило, да и по наледи весело кататься, что ни говори.
А в школе, классе во втором, кажется, или в третьем, я учила стихотворение Пастернака "Снег идет", чтобы рассказать его Деду Морозу. Как в том анекдоте: одна девочка рассказала Дедушке Морозу всего Бродского. И пока мы учили, у меня в голове всегда рисовалась картинка, будто я смотрю из окна на улицу, рядом со мной самый вонючий на свете куст герани с красными цветами, снег на улице подсвечен фонарями, и кажется слегка оранжевым от такого освещения и валит косо из-за ветра. А по улице плетется одинокая фигура в широкополой шляпе и длинном плаще. И сейчас, когда я смотрю на снег, то вспоминаю Пастернака, тогда сразу снег становится слегка оранжевого оттенка, а в воздухе почти ощутим запах самой вонючей герани на свете.